Теперь давайте отпрепарируем недавний скандал в Болгарской Православной церкви.
Выяснилось, что из 15 действующих архиереев Болгарской Православной церкви 11 архиереев имеют агентурные дела, и эти агентурные дела были обнародованы. Вернее, был обнародован факт наличия агентурных дел. В связи с этим возникает естественный вопрос, а с какой планеты прилетели ещё 4 архиерея, и почему этот архиерейский прилёт прошёл незамеченным для астрофизиков, уфологов. В конце концов, это не такое уж рядовое событие.
Откуда взялись целых 4 архиерея, которые в системе церкви не работали бы в агентурных сетях КГБ. Совершенная загадка. Но я вам могу объяснить и легко разгадать эту загадку потому, что, если у сотрудника церкви нет агентурного дела, значит, у него есть личное дело.
Личное дело – это свидетельство о том, что церковник является нормальным, штатным офицером КГБ, и в этом случае его, естественно, никто никогда светить не будет. Засветили 11 агентурщиков.
Это бывает, и это даже предусмотрено правилами оперативной работы, когда можно сбрасывать агентуру, либо не представляющую ценности, либо во имя каких-то других целей безопасности.
Вероятно, тоже самое произойдёт рано или поздно и в России.
Потому что представить себе церковника, по крайней мере, того советского времени, который не находился в агентурной или в более серьёзной связи с Комитетом государственной безопасности абсолютно невозможно по разным причинам.
Болгары ведь очень хитро поступили: они слили факт. Они слили факт того, что 11 из 15 архиереев были просто платными агентами, осведомителями, но они не раскрыли фактуру.
Самое волшебное в таких случаях это не факты. Подумаешь, невидаль, удивили, что попы – оборотни. Самое прелестное в этих случаях – фактура.
Что именно содержится в этих оперативных и агентурных делах. Я уже говорил, что, когда я был маленьким, ну, как маленьким: первый, второй, третий класс школы, то меня обычно забирал дедушкин адъютант и, либо отправлял или вёл меня в кино, либо вёл меня в кружки фехтования и прочее, и прочее. Но очень часто он сообщал, что ему надо заглянуть на работу, я знал, что это означает, и я знал, что мы зайдём на одну из конспиративных квартир, куда ему надо либо отнести какие-то бумаги, либо взять оттуда какие-то документы. И там мне предстоит часа три или четыре играть в морской бой с операми, читать «Советский экран» и наблюдать за тем, как приходящие со всего города на эти конспиративные квартиры попы сливают исповеди. Причём, там были не только городские попы. Туда привозили и попов из дальней области, из ближней области. Вероятно, потому что в деревенских условиях произвести агентурную встречу не замеченной довольно сложно. Поэтому их, естественно, всех тащили сюда, и они растворялись как бы в огромности города и в гигантском количестве квартир. Выглядело это всегда примерно одинаково. Были всякие и особо запомнившиеся моменты.
Из какого-то то ли монастыря, то ли из какой-то пустони, не в Петербурге, а где-то в отдаленности, привезли совершенно, полностью прозрачного, с пушистейшей, как у Черномора, длинной бородой старикана…
Не забывайте, что было за время. Тогда уже интеллигенция возникла, диссидентура всякая. И она, эта диссидентура начала потаскиваться по всяким старцам, старчикам.
И вот этот старец, он и так был в очках, но когда оперативники пододвигали к нему фотографии, сделанные каким-то оперативным, очень оперативным образом, то он цеплял к этим очкам ещё один очки, долго кряхтя, так постанывая, всматривался в эти фотографии, потом брал химический карандашек, слюнил его и ставил жирную галочку под тем лицом, которое он опознал, как лицо, бывшее у него на исповеди. А затем он уже рассказывал какие-то незатейливые секреты советского интеллигента, который тот ему поведал.
Помню, что к концу этих собеседований у прозрачного старца губы были полностью синими от химического карандаша. Выглядело это предельно потешно.
Причем, это была работа с чистой диссидентурой, но в основном ещё были всякие городские попы, которые принимали исповеди, которые имели свою паству и которые сливали это всё комитетчикам. Понятно, что какой-то там информации, представляющей безумный интерес для госбезопасности на первый взгляд и не было.
На самом деле, так может подумать либо совсем глупый человек, либо человек, который не знаком с принципами оперативной работы, оперативных вертикалей и горизонталей в тех или иных структурах.
Судя по всему, приходит к попу какой-то профессоришко, маленький, милый, зашмыганный, в беретике с червячком, и, запинаясь, и, заикаясь, выкладывает ему страшную тайну: ну, трахнул он свою аспирантку. Вроде бы никакого интереса эта информация представлять не должна. Ан, нет. Представляет себе и даже очень большой. Слитая в нужное место эта информация уже позволяет вызвать профессора, поговорить мягко с профессором и предложить профессору: либо этот милый факт становится общественным, в том числе его жены, достоянием, либо профессор с большим усердием описывает все разговоры на кафедре и тому подобные нюансы, которые известны только ему одному.
То есть надо понимать, что вся оперативная информация, она очень многоуровневая, и очень сложно выстраивается. И на взгляд дилетанта то, что не представляет никакого интереса, на самом деле огромный интерес имеет.
Вот так, чтобы попы, они разные там были, всякие: и косматые, груборожие, с тяжелыми малиновыми носами, и всякие пушистые, прозрачные, бесплотные старцы, всякие там были; я не видел, чтобы они получали деньги. Живых денег я никогда не видел. И не видел расплаты. Но их стимулировали. Их стимулировали, потому что у оперативника был в папочке набор талонов.
Если вы помните, в советское время была такая чудесная структура, как отделы заказов. И при отделах заказов были номенклатурный отдел, где отоваривались сотрудники горкомов, райкомов и так далее, и так далее. Там были особые заказы. Заказ, под номером то ли 3, то ли 2, не помню уже, содержал в себе сервелат и растворимый кофе. А заказ под номером 5, он содержал в себе твёрдокопчёную колбасу, гречку и сёмгу. Сёмгу!
Помню, потому что каждый раз перечень продуктов очень тщательно обсуждался духовенством, получающим за сливы исповеди эти свои талончики в столы заказов.
Я не знаю, я не богослов, я не специалист, я не знаю, насколько твёрдокопчёная колбаса благодатнее, чем например, сервелат.
Но всегда, попы, которые были на этих конспиративных квартирах, очень судорожно, и с обидами, и с бухтением пытались выклянчить талончик на заказ, который содержал в себе твёрдокопчёную колбасу.
Потом, когда я уже был постарше значительно, это было в 90-е годы, мне довелось ознакомиться с большим количеством агентурных дел, как раз касающихся духовенства. Вот там уже были деньги. Там были по советским временам нешуточные суммы в двадцать пять, в сорок рублей, иногда даже и побольше.
Но в этих агентурных делах самое примечательное это даже не количество доносов на свою собственную паству, а количество доносов друг на друга между архиереями, и вообще служащими, так называемой Русской православной церкви.
Там и обвинения в антисоветской деятельности, и в шпионаже. Они друг друга, попы, обвиняют. И в подрывной, и в хранении запрещённой литературы, и рассказы про гомосексуализм, про незаконных детей, про какие-то левые семьи в других городах.
То есть попы сливали друг на друга всё, что только можно, в основном в борьбе за более хлебные, более сытные и более симпатичные епархии.
Были ли в то время люди свободные, скажем так от агентурных связей с КГБ? Вероятно, были всё-таки, потому что в определённый период, пока поп ещё молод, пока он ещё находится в стенах семинарии, он не представлял из себя никакого интереса, вот после того, как тот или иной архиерей свершил в отношении него хиротонию (это возложение рук)… Когда поп обзаводился приходиком, бытом, семьёй, детишками, тогда он уже представлял очень удобный объект для работы. И точно также это касалось всяких монашествующих, потому что одно дело было иметь выходы на Москву, на какие-то престижные и тоже богатые кафедры, другое дело можно было под этим клобучком тихо чахнуть где-нибудь на окраине Вологодской области. Но и там, кстати, тоже и уполномоченный по делам религии и оперуполномоченный КГБ с этого попа стрясали всё, что только можно было.
Существует ли такая практика сейчас? Не знаю. Не могу ничего сказать достоверного, но есть у меня определенного рода уверенность, что принципы оперативной работы измениться всё-таки не могли. По одной простой причине: ведь религия ещё в каком смысле очень удобна всегда государству; помимо того, что образуется большое количество людей, готовых считать себя овцами, малым стадом, признавать себя овцами. Но есть такая волшебная вещь, как концентрация информации о каждом отдельном человеке, которую человек приносит добровольно, так называемая исповедь.
Когда вы исповедуетесь, об этом лучше думать и этот момент понимать.
Конечно, рано или поздно то, что произошло в Болгарии, произойдёт и здесь.
Вопрос в том, в каких формах это произойдёт?
Я думаю, в достаточно трагических, потому что даже на моей памяти эти агентурные дела – личных никто не видел – агентурные дела ксерили и копировали очень многие. И они существуют в большом количестве экземпляров сейчас по России.
И вероятно, только ожидают своего часа, чтобы шандорахнуть. А там помимо самого факта привязки к агентуре, ещё есть масса всяких, я бы сказал, совсем грязненьких подробностей. Причём, многие из героев этих агентурных дел поумирали благополучно.
Но по далеко не полным, потому что я не обладаю всей полнотой информации, моим подсчетам, 22 из этих архиереев, то, что называется, продолжают окормлять…
Я пользуюсь строго церковным термином, окормлять паству. Я не знаю, что обозначает буквально слово «окормлять». Имеется ли в виду намёк на известный термин – корма? Но тогда не понятно, чья это корма: самого ли архиерея или всё-таки корма паствы или отдельных её представителей.